Эдуард Берзин строил свое собственное «государство в государстве» вдалеке от столицы. Он стал хозяином не только огромной территории (на которой могли поместиться несколько стран Европы), но и всех жителей этой территории. И не важно, были это вольнонаемные рабочие или заключенные. Единого мнения о деятельности Берзина, что логично, нет даже у его современников. Для одних он был кровожадным палачом, который не задумываясь подписывал смертные приговоры, для других — неравнодушным человеком, который все силы отдавал на благоустройство подвластной ему земли.
Шел 1937 год…
Эдуард Петрович справлялся со своей работой. В «верхах» его ценили за отменные результаты. Обустройство района Верхней Колымы продвигалось ударными темпами, золото добывалось в том же режиме. В общем, им были довольны.
В 2008 году в газете «Северная заря» были опубликованы воспоминания одного из топографов-геодезистов Л.М. Тренина, который работал на «Дальстрой»: «Память сохранила яркое морозное солнечное утро. Наша палатка гнездится на скале в десяти метрах выше уреза воды на западном крутом берегу бухты Нагаево. Я вышел из палатки совершить утренний туалет – обтереться до пояса снегом.
Собрался будить своего напарника топографа Вольку Шавлова. Вдруг слышу – скрип полозьев, фырканье лошадей, людской говор. Из-за близкого мысочка вынесся возок с двумя седоками и остановился чуть ниже палатки. Набрасываю на себя полушубок и бегу навстречу гостю. Он снял тулуп и в кожаном реглане поднялся по ступенькам.
– Кто здесь живет? – мягкий прибалтийский говор. Объясняю: нас двое вольнонаемных и 17 зеков. Топографическая группа, ищем место для причала – промеряем глубины в бухте.
Приглашаю гостя в палатку. Берзин от завтрака отказывается. Интересуется техникой изысканий. Говорим о своих трудностях откровенно: слабосилье рабочих, голодная пайка хлеба, камса, морская капуста. В результате – цинга. Труд тяжелый, многие не выносят. Лежат вповалку, полубосые, обмороженные, в струпьях. В блокноте Берзин пишет распоряжение о выдаче группе десяти полярных пайков. Желает успеха. Натягивает красочные вязаные рукавицы. Медленной уверенной поступью, плотный и властный, спускается вниз. Садится в возок, приветствует нас взмахом руки. Через секунды скрывается в набежавшей с моря туманной дымке. На другой день нам привезли целый воз ценнейших продуктов. Началось спешное откармливание работяг».
Рассказал о Берзине и член союза писателей СССР Михаил Прокопьевич Белов в книге «Из моего времени». Вот интересный отрывок: «Подспудно он жил в моей памяти с момента первой встречи летом тридцать седьмого года во Владивостоке, на Первой Речке, где находились пересыльные колымского лагеря. В день отплытия теплохода «Феликс Дзержинский» в Магадан я переоделся в белоснежную морскую форму: во время ареста обыска в квартире не было, меня взяли на корабле, когда я вернулся из арктической экспедиции в Карском море. Мне было тогда двадцать пять лет.
Началась погрузка зэков. Колонны заключенных по узкому молу двигались к плашкоутам, на которых зэков перевозили на стоящий на рейде корабль. Я решил запечатлеть это шествие на пленку и полез в чемодан за «Лейкой».
Колонна растянулась. Мол был узковатый. Справа вода. Слева вода. Куда тут побежишь… Конвой далеко впереди. Замыкавший не обратил внимания на молодого моряка во всем белом. Я оказался один на молу. Берег был рядом. Сердце заколотилось. Там же свобода. Там жизнь. Беги! Никто тебя не задержит. Я не побежал, до сих пор не могу понять, почему.
Вдруг подъезжает роскошная легковая машина. И выходит из нее человек в габардиновом макинтоше. Высокий. Стройный. Классически строгое лицо. Аккуратно подстриженная бородка. Спросил: «Куда вас подвезти?». Выслушав, посмотрел на берег. А берег был рядом. Человек почему-то вздохнул и молча пригласил меня в машину…
В «ситцевом городке» Берзин основательно знакомился с заключенными. Говорил: тех, кто добросовестно будет относиться к работе, переведут на условное конвоирование. Люди с большими сроками могут ходатайствовать о переводе в колонисты, вызвать семью с материка. Дальстрою нужны квалифицированные кадры. Кто хочет приобрести специальность или повысить квалификацию, к их услугам учебный комбинат. Говорил Берзин о перспективах досрочного освобождения…
Не буду идеализировать — Берзин не мог превратить рожденный тоталитарной системой, сталинской инквизицией колымский «белый ад» во что-то иное, но старался, чтобы этот ад стал хоть чуть теплее и человечнее, и мы, невольники той стылой дали, тому свидетели. И вряд ли случайно, что за время его руководства Дальстроем люди в тяжелейших условиях делали почти невозможное».
В 1937 году жизнь в «государстве в государстве» начала резко меняться в худшую сторону. И, что важно, сам Эдуард Петрович ничего не мог с этим поделать. Все чаще и чаще на Колыму стали доставлять заключенных иного пошиба. Проще говоря, процент «бытовиков» резко снизился. И в «государство» Берзина пачками попадала осужденная интеллигенция. Большинство из них являлись слабыми, больными и старыми людьми, которые ни физически, ни морально не могли вынести суровых условий жизни и труда на Колыме. Компанию им составляли «контрреволюционеры» и настоящие, матерые уголовники, которые не хотели работать. Они пытались ввести свои правила и порядки, разрушая этим труд Берзина. Он, как мог, пытался навести порядок. Но, прекрасно понимал, что если ситуация не изменится, Колыма лишиться того малого «тепла» и полностью станет соответствовать термину «белый ад».
Эдуард Петрович в «Объяснительной записке к контрольным цифрам треста Дальстрой на 1938 год» писал: «Дальстрою направляется неполноценная рабочая сила, состоящая почти исключительно из троцкистов, контрреволюционеров, рецидивистов… Особенно это сказывается на строительстве… Дирекция Дальстроя со всей ответственностью должна подчеркнуть, что выполнение огромного плана на 1938 г. немыслимо без одновременного улучшения состава рабочих контингентов, для чего требуется изменить состав завозимой рабсилы и направлять в Дальстрой в достаточно заметной пропорции полноценную рабочую силу».
Надо сказать, что генеральный план развития народного хозяйства Колымской области был разработан сразу на десять лет с 1938 по 1947 годы. Можно сказать, что главным автором проекта являлся, конечно же, сам Эдуард Петрович Берзин. Любопытно, что в нем он говорил о том, что главная ставка должна быть сделана не на заключенных, а на вольнонаемное население. В плане отмечалось: «К 1947 году мы должны прийти со ста процентами вольнонаемной рабочей силы. До этого неизбежно значительное участие заключенных. Их число возвышается до 1942 года, после чего начинает падать. Одновременно с этим в течение 3-й пятилетки должна происходить значительная колонизация заключенных. В 4-й пятилетке колонизация развивается, лагерники постепенно переходят в колонисты. Колонисты же пополняют после окончания срока кадры вольнонаемной рабочей силы с материка. От вербовки на время (3 года) она постепенно переходит к постоянной работе на Колыме».
Этот Генеральный план вызвал неоднозначную реакцию на «верхах». Главным «камнем преткновения» стала как раз идея о постепенном отказе от рабочей силы в лице заключенных. Некоторые историки и исследователи выдвигали версию, что позиция Берзина шла вразрез с позицией Москвы. Поэтому, «профилактическую работу» с Эдуардом Петровичем решили не проводить, а банально заменить его на «своего» человека, который поведет «Дальстрой» нужным курсом, без «самодеятельности». Найти такого человека не составляло труда, поскольку занять кресло директора хотели многие приближенные к верхушке.
Надо сказать, что и у лагерного населения Колымы отношение к Берзину было двоякое. С одной стороны он приобрел репутацию истинного демократа, который позиционировал себя как открытого для диалога начальника. Например, Эдуард Петрович ежедневно принимал заключенных, которые хотели с ним что-либо обсудить. Правда, по воспоминаниям того же Шаламова, Берзин отводил на эту «беседу» лишь то время, которое было ему необходимо чтобы оседлать коня. И хотя этот процесс занимал не так много, его хватало для приема нескольких человек. Просьбы и жалобы заключенных лились нескончаемым потоком. Берзин выслушивал, но вот помогал далеко не каждому. Чикистская работа оставила свой след. Берзину были необходимы железобетонные доказательства и обоснования той или иной жалобы. Не последнюю роль, по воспоминаниям современников, играло и личное отношение. Шаламов вспоминал, что Эдуард Петрович с презрением относился к заключенным, являвшимися инженерами. Он считал их вредителями.
Забегая вперед, стоит заметить, даже те заключенные, которые были недовольны политикой Берзина, отмечали, когда власть на Колыме сменилась и приехал новый «хозяин», жить стало гораздо хуже. Причем относилось это и к вольнонаемным рабочим, и заключенным.
Об этом писал Николай Эдуардович Гассельгрен в книге «Пять лет на Колыме». Интересно, что являясь инженером-строителем, он добровольно приехал на Колыму в 1934 году в качестве вольнонаемного рабочего. Николай Эдуардович строил дорогу через Утинский перевал. Принимал участие в возведении поселка Ягодное, Марчеканского судоремонтного завода и бензобазы в Магадане. Но спустя четыре года его арестовали по доносу. Вот что вспоминал Гасельгрен: «Я строил дорогу через Утинский перевал, что было объявлено сверхсложной задачей, так как руководство Дальстроя считало, что необходимо дать тракторный проезд буквально в считанные месяцы. На меня надеялись, говорили: «Ты строил Турксиб, ты прошел Метрострой! Неужели не справишься, подведешь? Чем можем, тем поможем!» Последнее выражалось в том, что мне выделили свыше тысячи человек, большинство из которых являлись заключенными.
Тогда-то я впервые увидел, как работают эти люди. А работали они словно львы, ибо в Дальстрое существовала система зачетов, которая фиксировала выполнение и перевыполнение дневной нормы выработки, количество рабочих часов, отсутствие замечаний, наказаний, наличие поощрений и т.д., что вело к досрочному освобождению.
В течение двух с половиной месяцев на Утинском перевале гремели мощные взрывы, было разработано и вытащено более 80 тысяч кубометров мерзлой и скальной породы. Все это делалось несмотря на снежные заносы, лютые ветры и морозы, на вспышки «популярной» в то время болезни — цинги, косившей без разбора вольнонаемных и заключенных…
В конечном итоге мы победили. Тракторный проезд был дан в кратчайшие сроки. Э.П. Берзин сам приехал поздравлять наиболее отличившихся. Все его встречали как желанного гостя. Уже тогда можно было говорить об огромном авторитете Эдуарда Петровича.
Завоевал же он его своей твердостью, честностью, человечностью. Я не помню даже одного случая, когда бы Э.П. Берзин поступил несправедливо, отказался от своего обещания, хотя и принимал самые жесткие решения по отношению к нарушителям трудовой дисциплины. Он не был мягким, мягкость бы в то время не простили, панибратства между вольнонаемными и заключенными быть не могло, да его и не было.
…Меня перевели в Магадан. Там с весны 1936 года я стал возглавлять участок строительства завода №2, который возводился в поселке Марчекан, примыкающем к бухте Нагаева. Строительство завода тоже было очень трудоемким и сложным делом. Об этом опять же неоднократно говорил Э.П. Берзин, который приезжал сюда и даже приходил пешком по берегу Нагаевской бухты. При Э.П. Берзине мы сумели справиться только с половиной задания. Вскоре мы узнали, что он арестован как «враг народа»…
Властителем Колымы стал приехавший ему на смену начальник Дальстроя старший майор госбезопасности К.А. Павлов. Весь 1938 год в Магадане и далее по трассе происходили массовые аресты, репрессировали почти всех, кто работал с Э.П. Берзиным… С открытием навигации стали привозить новых «политических». Появились они и на строительстве бензобазы. Приезжал сам К.А. Павлов, кричал, обвинял за медлительность (Э.П. Берзин до этого только благодарил), торопил, грозился наказать. И так несколько раз.
Кое-кто говорил, что меня не арестовывают потому, что я являюсь неплохим специалистом, что без меня навряд ли кто справится. Наверно, так и было, потому что когда летом 1938 года мы наконец построили бензобазу, то мне сказали, что дадут время отдохнуть, а затем… арестовали».
Смена власти
Летом 1937 года над Берзиным стали сгущаться тучи. У него было много завистников и откровенных врагов, но на главное — донос — отважился лишь один. Им стал бывший руководитель Эдуарда Петровича, некогда занимавший должность начальника ГУЛАГа Лазарь Иосифович Коган. В то время он являлся заместителем наркома лесной промышленности. Это его впоследствии Солженицын назовет одним из «главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, шестерых наёмных убийц». Когана Александр Исаевич считал виновным в гибели множества ни в чем неповинных людей.
В июне он отправил на адрес руководства НКВД письмо, в котором в подробностях рассказал о деятельности Эдуарда Петровича Берзина. Вот что было написано в доносе:
«Заявление заместителя наркома лесной промышленности Л.И. Когана на имя заместителя наркома внутренних дел В.М. Курского о «подозрительной деятельности» Э.П. Берзина. 11 июня 1937 г.
Тов. Курский!
Звонил Фриновскому, говорят, уехал.
Пишу тебе.
Есть такое место — Колыма на Дальнем Востоке. Там золотые прииски. Начальник там — Берзин. Колыма находится в ведении НКВД.
Берзин — очень своеобразный человек с довольно известным прошлым. Это тот солдат Берзин, который вербовался Локкартом (заговор послов). Своеобразие его заключается, например, в том, что он лет 6–7 тому назад сказал мне: «Ведь меня в партию записал насильно Свердлов». Кроме того, Берзин единолично вел какие-то секретные дела за границей, часто туда ездил, имел свой счет в финотделе ГПУ, по которому, кажется, не отчитывался. <…>
Всю деятельность Берзина, связанную с какой-то конспиративной работой и, в частности, связанную с постройкой Вишерской бумажной фабрики и поездками за границу — знал Рудзутак.
Берзин об этом говорил прямо. С Рудзутаком он был на «ты», называл его Яном и устраивал через него все свои хозяйственные дела. Если чего мы не могли для строительства фабрики делать нормальным порядком, Берзин легко проводил через Рудзутака. Это нас радовало, но часто — удивляло. Объясняли мы отношения к Берзину Рудзутака земляческим и товарищеским признаками. У Берзина в Москве, где-то около Девичьего Поля, был и говорят есть <…> деревянный, двухэтажный большой дом. Однажды, много лет назад, я подвозил Берзина к этому дому. Жил он во всем доме один, хотя, по виду, там можно поселить 10 семейств.
<…> Не помню кто, но говорили, что туда приезжает Рудзутак. Ворота всегда на запоре. Постоянно во дворе стояла машина, на которой, в редкие приезды с Вишерского строительства в Москву, ездил Берзин. Берзин говорил, что это машина Совнаркома. Меня всегда занимал вопрос: как вяжется официально небольшое служебное положение Берзина с его неофициальными возможностями — этот таинственный дом <…>, поездки за границу, громадный личный текущий счет в финотделе (Берензон должен это помнить). Сегодня пом. нач. ГУЛАГа Алмазов рассказал мне, что, называясь членом партии, Берзин до 1929 г. не имел партбилета. Когда на Вишере пошел слух, что он беспартийный, Берзин, будто бы выехал в Москву и привез партбилет, в котором он значился членом партии с 1918 г.
Берзин — очень странный человек. Он всегда занимал мое внимание своим своеобразием. По всему своему складу, он мне казался беспартийным, и когда он сказал, что его насильно записали в партию, это подтвердило мое впечатление о нем.
Сообщаю это для сведения.
Может быть, пригодится.
Адрес дома Берзина в Москве не знаю, знаю, что около Девичьего Поля.
Можно, видимо, узнать в Дальстрое (контора Берзина) или у т. Бермана в ГУЛАГе.
Л. Коган».
Вот только это письмо попало не к заместителю наркома внутренних дел, а непосредственно к самому наркому Ежову. И он уже двадцать первого июня перенаправил донос Молотову и Сталину. Учитывая время, подобные письма являлись идеальным методом устранения неугодного человека. Сам донос Коган составил идеально, делая упор на «беспартийность» и, что самое важное, на связь Берзина с Яном Рудзутаком. Этот второй пункт и являлся «тревожным сигналом». Дело в том, что к тому времени уже бывший заместитель председателя Совета народных комиссаров был объявлен «врагом народа». Его арестовали в конце мая 1937 года. Но дело против Берзина набрало ход не сразу. Лишь по осени Ежов взялся за разработку «своеобразного» Берзина и стал готовить ему замену. Выбор пал на тогдашнего наркома внутренних дел Крымской АССР Карпа Александровича Павлова. Он же, кстати, входил в состав особой тройки, созданной по приказу НКВД от тридцатого июля 1937 года и являлся участником репрессий. Карп Александрович и должен был стать новым руководителем «Дальстроя».
В начале октября Павлова вызвали в Москву. А спустя пару недель Берзину была отправлена шифровка от Ежова: «Ответ (на) ваши телеграммы задержался ввиду подыскания вам заместителя. Сейчас вашим заместителем назначен Павлов который (в) ближайшее время выезжает (в) Нагаево. По ознакомлении Павлова (с) работой выезжайте (в) Москву (в) отпуск и (на) лечение. Надеюсь что после отдыха и лечения вы с новыми силами вернетесь на работу и покажете еще большие образцы по дальнейшему освоению Колымы».
Ежов обманывал. Знал ли об этом Эдуард Петрович или нет – неизвестно. Но своего «заместителя» он принял с распростертыми объятиями первого декабря 1937 года. Белов в «Из моего времени» писал: «Берзин стал вводить его в курс дела, знакомить с хозяйством. Павлов в присутствии Берзина не стеснялся говорить рабочим: «Я вам покажу! Вы у меня узнаете, что такое Колыма!»
Вскоре Берзин на пароходе «Феликс Дзержинский» покинул свое «государство в государстве». Белов вспоминал, что чувство тревоги не покидало провожающих. А усилил его неприятный инцидент, произошедший во время приближения Эдуарда Петровича к трапу парохода. Часовой, прекрасно знавший, кто перед ним, все равно остановил Берзина и потребовал предъявить документы. Тот отреагировал максимально спокойно и выполнил приказ часового, а после проверки и вовсе поблагодарил его за хорошее несение службы. Белов вспоминал: «Многим показалось тогда, что провожают они своего директора не в отпуск, а насовсем».
«Враг народа»
Предчувствие не обмануло. Девятнадцатого декабря Берзина арестовали. Его сняли с поезда на станции Александров, что недалеко от Москвы. Директора «Дальстроя» объявили «организатором и руководителем колымской антисоветской, шпионской, повстанческо-террористической, вредительской организации». И посадили в Лефортовскую тюрьму.
Во время допросов Берзину предъявили множество обвинений. Звучали фамилии Рудзутака и Ягоды. Говорилось, что директор «Дальстроя» слишком с ними сблизился. Особенно с Генрихом Григорьевичем Ягодой. Мол, по его поручению Берзин наладил систему масштабного хищения драгоценных металлов у себя на Колыме. Мол, часть из добытого золота шла мимо отчета, который отправлялся в Москву. Эти «излишки» распределялись между Ягодой и его приближенными. Также, часть шла на счета в иностранных банках и подкуп людей из окружения Сталина. Эти завербованные лица должны были передавать полученные сведения непосредственно Ягоде. Они были необходимы Генриху Григорьевичу для упрочнения собственной позиции и последующего смещения Сталина. Надо сказать, что сам Ягода к тому времени уже находился под арестом и давал показания. Он же и потянул за собой многих людей, в том числе и Берзина.
По факту, неоспоримых доказательств хищения драгоценных металлов Берзиным не было. Как не было доказательств и его «контрреволюционной повстанческой деятельности» и «подрыве государственной промышленности». Некоторые историки и исследователи склоняются к версии, что все эти обвинения были выдвинуты только из-за того, чтобы Берзина расстреляли.
В апреле 1938 года в газете «Советская Колыма» была опубликована статья, в которой говорилось, что Эдуарда Петровича и двадцать одного его соратника исключили из партии. Такое решение приняла партийная комиссия при Политуправлении «Дальстроя».
Но все равно процесс затянулся. Приговор Берзину был вынесен только первого августа 1938 года. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к высшей мере наказания за «подрыв государственной промышленности», «измену Родине», «совершение террористических актов», «организационную деятельность, направленную на свержение существующего строя».
Перед смертью Берзин сказал: «Партия и правительство поручили Дальстрою освоение Колымы. Дальстроевцы не жалели сил и здоровья, чтобы выполнить задание. Не обошлось, конечно, без ошибок и недостатков, но за это дают выговор по службе, а не расстрел». Вскоре приговор привели в исполнение. Кстати, расстрела не избежал и Лазарь Коган. Его казнили в марте 1939 года.
Затем была арестована Эльза Яновна Берзина. Ее приговорили к восьми годам трудовых лагерей — как жену изменника Родины.
Эдуард Петрович (впрочем, как и Коган, и Рудзутак) были посмертно реабилитированы в июле 1956 года.
Автор: Павел Жуков
Свежие комментарии